[660] Заговорить и раскрыть ликованье достойною
речью!
И отодвинул собственный стол с ужасающим кликом
фракиец.
И змеевласых сестер зовет стигийского
дола.
Он заполненных недр — о, нежели был в силах бы
он! — тщится
Изгнать ужасную снедь, там скрытое мясо, и
рыдает,
[665] и именует себя злосчастной отпрыска могилой!
Клинок обнажив, он преследовать стал дочерей
Пандиона.
Но Кекропиды меж тем как как будто на крыльях
повисли.
Взаправду — крылаты они! Одна устремляется в
рощи,
В дом иная, — почти кров. И доныне знаки
убийства
[670] с грудки не стерлись ее: отмечены перышки
кровью.
Он же и в скорби собственной, и в жажде возмездия
резвой
Птицею стал, у которой стоит гребешок на
маковке,
Нос же, лишней длины, торчит как
длинноватое древко;